1941 год. Война. Любимого парня забрали на фронт. Долго не раздумывая, Маня решила пойти вслед за ним. Решение, конечно, не обсуждалось с родителями, а их категорические возражения пропускались мимо ушей. Маня сагитировала подругу, и обе пошли записываться на фронт добровольцами. В военкомате девушки получили отказ – на тот момент им еще не исполнилось 18 лет. Но подруг это не остановило. «Они обивали пороги военкомата», - вспоминала тетя Нюра,- «просились на фронт». Она (Анна) в это время работала в чулымском нарсуде, а в военкомате работал кто-то из знакомых. Со знакомым из военкомата договорились, что как только подруги будут там появляться, их будут грубо гнать взашей. Гнали, но подруги приходили снова и снова. (Эти рассказы своей мамы помнят и Валя Моисеева (Курнаева), и Зина Курнаева). Чтобы добиться своего, Маня приписала себе лишний год. Это не помогло, но в документах приписка так и осталась, поэтому в записи о гибели Марии Головиной значится год рождения 1922, а не 1923, как это есть на самом деле.
  Родители безуспешно пытались отговорить дочь от задуманного. Мама рассказывала (а это все происходило на ее глазах), что Фекла просто убивалась от горя. Она плакала, умоляла, просила образумиться, пожалеть родителей. Она даже решилась пойти на крайность: раскрыть семейную тайну прошлого, сокрытие которой, по всей вероятности, нелегко далось Мирону. «Я пойду в военкомат и скажу, что ты – дочь кулака», - как-то в отчаянии пригрозила мать. Маня ответила: «Только попробуй, я тогда вообще уйду из дома».
Маня не воспринимала душевного состояния родителей, она, наоборот, была на эмоциональном подъеме, одержима своей целью как можно быстрее попасть на фронт и обязательно в ту часть, где воюет «дорогой друг». Нет никакого сомнения, что не только патриотизм был движущей силой ее поступка, хотя и этот важный мотив играл свою роль.
  Массированная агитация девушек и призывы идти добровольно на фронт громить врага и защищать свою Родину, не щадя жизни, прежде всего находили горячий отклик в сердцах именно таких неугомонных, рвущихся к подвигам натур. Но, это только часть причины неуемного рвения на фронт. А в первую очередь – любовь, какой, по мнению многих, не бывает на свете, настоящее взаимное чувство, а не легкомысленная выходка девочки, за которую она поплатилась своей жизнью, как это принято было считать в родне.
   Как мы недавно выяснили, 5.10.41 г. Мане исполнилось 18 лет, а 28 февраля 1942 г. Она приняла присягу. Еще до призыва Мария Головина закончила в Новосибирске снайперские курсы.
Из Интернета:
  …Как известно, с первых месяцев Великой Отечественной войны в нашей стране началось массовое снайперское движение. Снайперов готовили на специальных сборах, курсах, в снайперских школах, в организациях Осоавиахима и Всевобуча, с отрывом и без отрыва от производства. В мае 1942 года для поощрения отличившихся снайперов был установлен нагрудный знак "Снайпер". В январе 1943 года в г. Подольске Московской области открылась центральная женская снайперская школа, которая до конца войны подготовила 2000 женщин снайперов.
  Каким-то путем Маня осуществила задуманное, оказавшись в одном полку со своим любимым парнем. Это был 10-й воздушно-десантный гвардейский стрелковый полк 3-й Гвардейской стрелковой дивизии. Маня начала службу рядовым стрелком- снайпером, а «любимый парень» был у нее непосредственным командиром (какого уровня – не известно).
    Наверное, те врожденные особенности и черты характера Мани, которые доставляли столько переживаний ее матери в мирное время, в условиях войны, наоборот, оказались исключительно необходимыми для выживания и даже незаурядной доблести. «Отчаянная» Маня была бесстрашна, но, в то же время, внимательна, осмотрительна и сообразительна. Вдобавок к этому она хладнокровно и метко стреляла. Ее посылали на самые сложные и ответственные задания (и в паре, и в одиночку), с которыми она блестяще справлялась.
    Про Марию Головину, как про доблестного бойца, отличившегося в боях, было две передачи по Новосибирскому радио. Наверное, для поднятия духа на фронте и в тылу подобных передач в то время делалось немало, но прозвучать дважды – это чего-то стоит! Родственников оповещали заранее о времени эфира. Мама слышала эти передачи.
    Эти три фронтовые фотографии (верхняя и две следующие) – все, что сохранилось документального из военного времени. Их всю жизнь хранила родная сестра Мани Анна. В 1942 году вместе с бывшим до этого в эвакуации в Чулыме Московским военным заводом по производству мин, Аня, работавшая на нем в военной приемке, уехала в Москву, поэтому письма с фронта от Мани шли как в Чулым, так и в Москву. Эти фотографии с фронта Аня получила от сестры, находясь в Москве, съездила с ними в Ростов, потом вернулась в Чулым, потом уехала в Вороново... Сейчас они хранятся у Вали Моисеевой.
На обороте написано: «На память от сестры Марии … Новосибирск… это мне свою роту… Аня я в нижнем ряду справа… 16 июля 1942 года» (надпись сохранилась плохо, к тому же часть ее утеряна вместе с оторванной слева частью фотографии)

  На обороте написано: «На память сестре Ане от вашей сестры Маруси. Это за хорошую службу наряда нас сфотографировали, когда работали на кухне. 14 августа 1942 года». Далее перечислены по именам и фамилиям все, кто запечатлен на фотографии.

Вряд ли кто в наше время представляет, что такое – работа снайпера в Великой Отечественной войне. Сейчас в Интернете можно найти немало воспоминаний бывших снайперов, оставшихся в живых. Вот одно из них.

Из Интернета:

– ...Тогда было время обороны, — вспоминает Тамара Павловна Бабинова. – В оборонной обстановке снайперы всегда действуют по двое. Снайперская пара это называется.Со мной в паре была Нина Исаева, девушка из Новосибирска. На задания мы ходили, как на работу: идёшь к командиру роты, он отдаёт приказ — уничтожить такую–то точку. И вот на тебе неудобная военная одежда (всё ведь на мужчин шилось, больших размеров), «скатка» (скатанная шинель. — Ред.), маскхалат, снайперская винтовка с оптикой (а в походы ещё и котелки брали, как минимум, килограммов десять точно приходилось на себе нести). И ты в таком виде по–пластунски, по грязи, по снегу... Мы подбирались к противнику, выслеживали цель — точку, откуда идёт пулемётный или снайперский огонь. Потом одна из нас вызывала огонь на себя — стреляла, чтобы отвлечь внимание. Другая стреляла в противника.
Часто и по пустым каскам попадали — это известная хитрость на фронте, когда выставляют пустые каски.
К немецким боевым точкам подходили очень близко — на расстояние от километра до 50 метров. Мы слышали голоса немцев. Они знали, что «на той стороне» есть девушки. Кричали нам:
«Ком каффе тринкен, Катьюша!» Они всех русских девушек Катюшами называли. Звали кофе пить...
Но мы им не отвечали, конечно, — переговоры были запрещены.
Или еще, воспоминания другой женщины-снайпера.

Каждые день и ночь снайперы ходили на передовую - на "охоту". Окапывались и наблюдали за передвижением немцев на переднем крае. Тут я и открыла свой снайперский счет.

Помню, как убила первого фашиста. Вместе с напарницей Зиной Вершининой мы заняли наши снайперские позиции. Наблюдая за вражескими позициями, обнаружила пулеметчика. Прицелилась и выстрелила. Попала или нет, неизвестно. Но когда вернулась в подразделение, то все уже знали, что я уничтожила врага. Об этом сообщил артиллеристский наблюдатель. Он увидел в свой перископ, как был убит вражеский пулеметчик. Все радовались, спешили ко мне с поздравлениями. А я плакала, потому что пришлось убить человека...

Мне - обычной девушке - было очень трудно освоиться на фронте и стрелять в людей, хотя и понимала, что стреляю по врагам. Вскоре в моем сознании произошел перелом. Видя людское горе, слезы и кровь родной земли, я поняла, что не может быть жалости к лютому захватчику. За 10 гитлеровцев меня наградили медалью "За отвагу".

У одного из убитых немецких солдат было найдено неотправленное письмо следующего содержания: "Днём нельзя показаться из блиндажа или окопа, потому что русские снайперы наблюдают, как дьяволы. А ночью над нашими головами работает маленькая авиация. Если не убьют и не ранят, то через месяц попадёшь в сумасшедший дом".