Каждому новому поколению, в основном, присущи свои индивидуальные формы удовлетворения потребностей молодости в общении, растранжиривании излишков энергии, наконец, просто в убивании времени. Наверное, это зависит от уровня развития общества (и социального, и технического), от нравов и меняющейся моды и еще от чего-то.

В довоенное и послевоенное время самым распространенным видом молодежного досуга (особенно в сельской местности) были вечеринки (или вечόрки). Молодежь собиралась по вечерам: летом – на улице, зимой – у кого-то дома и «установленным порядком» проводила время. Притягательным центром тусовок поколения, еще не дожившего до телевизоров и музыкальных центров, был гармонист с гармошкой. Гармонистов в те времена любили все – и молодежь, и взрослые, и дети. Они были своеобразными героями своего времени, о них слагали песни. Под гармонь мечтали, грустили, танцевали вальсы, плясали, пели задушевные и застольные песни. Без гармошки веселье получалось не того качества, и уж тем более, без нее невозможно себе представить существование уникального, забываемого сейчас жанра народного творчества «частушка».

Из интернета.

Частушка, жанр русского словесно-музыкального народного творчества, короткая песенка быстрого темпа исполнения.

Частушки сочиняли все — и взрослые, и дети, но, в основном, это песенка молодежи, создаваемая преимущественно сельской молодёжью, исполняемая на одну мелодию целыми сериями во время гуляний под гармонь, балалайку или без музыкального сопровождения. Основной эмоциональный тон — мажорный.

Некоторые частушки являлись моментальной меткой реакцией на злободневные темы. Будучи откликом на события дня, частушка обычно рождается как поэтическая импровизация. Ей свойственны обращения к определённому лицу или слушателям, прямота высказывания, реалистичность, экспрессия.
Кратко и точно охарактеризовала частушку Света: «Частушка – это роман, а иногда и целая эпопея в 4-х строках». Ну, согласитесь:
- Я люблю и уважаю
-У кого сынок один,
- А сестреночек четыре
- Мы их замуж отдадим.

Представьте, что это с претенциозностью и превосходством будущей единоличной хозяйки в доме исполняет невеста того самого одного сынка в присутствии 4-х сестренок. Для ясности ситуации и отношений других слов уже и не нужно. Этими 4-мя короткими строчками сказано все.
Или:
- Как пойдешь милой топиться,
- Приходи со мной проститься.
- Я до речки провожу,
- Место глубже укажу.
Или:
- С ухожоркой Клавою
- Я по речке плаваю,
- А причалить не могу –
- С палкой муж на берегу.

Загадочнее и удивительнее в народной поэзии, чем частушка, пожалуй, ничего и не найти. Цветастая, точная, краткая, хлесткая, нежная или грубовато-задорная, она стоит особняком в фольклорной традиции. Она непредсказуема и неожиданна, как летний дождь при солнце, быстра и решительна, как вихрь. Чтобы спеть частушку, не нужно учиться в консерватории, но если в сердце у тебя пустота, то как бы ты ни старался - ничего не выйдет.

Чем было занято сердце моей тети, не знаю, но то, что там не было пустоты – это точно, потому что, по воспоминаниям ее родной сестры Ани, Мария в свои еще совсем юные годы уже была настоящим «мастером частушечного жанра». Об этих воспоминаниях мне рассказала двоюродная сестра Зина, не раз слышавшая их от своей мамы Анны. У Мани был хороший голос, отличный слух, и она слыла непревзойденной певуньей и плясуньей. По крайней мере, в Чулыме. Плясать и одновременно петь она могла без устали и без передыха бесконечно долго – весь вечер, всю ночь – пока вечеринка не расходилась по домам. Не было ей равных и в сочинительстве куплетов. Обычным разговорным языком Мане не удавалось достичь того эффекта, которого она добивалась частушкой. Она никогда не отвечала сразу на обиду, не реагировала сразу на чьи-то не понравившиеся слова, или на то, что кто-то не так посмотрел на нее, ее друга или подругу. Дожидалась вечера, выходила на круг и частушкой под пляску просто «растирала в порошок». Остроумные и хлесткие куплеты сыпались из нее в неограниченных количествах как из рога изобилия: и уже известные, и сочиненные ею тут же, на ходу. Маня с легкостью импровизировала, и мне почему-то представляется, что по «цветастости» ее куплеты не уступали приведенным выше. Как-то случайно оказавшись на частушечной странице в Интернете, Зина прочитала куплет:

- Говорят, я боевая,
- Я и в правду – ураган:
- На горячий камень встану,
- А милόго не отдам!

И тут же вспомнила, что ее мама (Анна) в рассказах о незаурядных способностях своей сестры на этом поприще, приводила в пример частушки, когда-то звучавшие в ее исполнении.
Среди прочих, которые уже забылись, была и именно эта. Кто ее автор? Вряд ли это известно.
Но, достоверно то, что 70 лет назад под нее отплясывала моя тетя, юная и «отчаянная» девочка Маня, Маруся. Маруси давно уже нет, а ее частушка жива.
Все свои мысли и чувства Маня выражала с помощью частушки. Действительно, частушка для нее была формой общения. Обязательно последней уходила с круга и оставляла за собой последний куплет, а Чулымская молодежь боялась попадать в Манины куплеты.
Очевидно, что подобные способности могли проявиться только при достаточной легкости и живости ума и соответствующем характере (это ведь вам не застольную песню спеть в хоре), поэтому не удивительно, что такую девочку трудно было удержать дома.

Вполне возможно, что по современным меркам Маня была обыкновенным ребенком, а набожная Фекла, воспитанная и придерживающаяся традиций своего времени, просто не могла смириться с «прогрессивными» чертами нового послереволюционного поколения, которые в Мане проявлялись особенно ярко. Разве могла Фекла принять раскрепощенность и вольность в поведении дочери? Ведь во времена ее молодости так себя не вели и замуж выходили не по любви вовсе… А Маня полюбила, и не желала слушать мать.

Мы никогда не узнаем подробности, но известно, что Фекла очень страдала и переживала из-за этой ранней Маниной любви, ради которой та оказалась способна все бросить и ни перед чем не остановиться. Бесполезно было взывать к стыду и совести, на Маню не действовали ни уговоры, ни угрозы, ни увещевания. Она поступала так, как уже привыкла по жизни – то есть, как ей самой казалось правильным.

Хотелось бы узнать, кто был этот человек, которого так беззаветно полюбила Маня.

Наверное, именно ему предназначалась эта фотография, на обороте которой карандашом написано: «На долгую вечную память дорогому другу Сафронову Шурику Григорьевичу от подруги Головиной Марии Илларионовны. 20/IV-41».
Из ранее слышанного у меня осталось впечатление, что он был на много старше Мани.
Но это, повторяю, впечатление, а не уверенность.